Настоящее искусство всегда вне- или надпространственно. Воспринимаемая обычным человеческим глазом плоскость картины - только досадная условность, которая оповещает (или способна оповестить) зрителя о недостижимых горизонтах бытования высоких эстетических категорий, где позитивно воспринимаемый свет всегда одерживает верх над своей противоположностью, где реализуются внеположенные сплетения духовных сущностей, уносящих естество внимательного наблюдателя в перспективные области взаимодействия экзистенциальных констант.

Проявления настоящего искусства существуют в неосязаемом информационном пространстве, на тонком энергетическом плане, который мы называем энергетическим только потому, что нет иного подходящего определения, чтобы выразить составляющие его категории (единицы) художественных образов, символов, фигур, силовых линий, потоков, столкновений, движений и взаимных слияний форм. Проявления настоящего искусства всегда вне реального человека. Но есть немногие люди, которые могут с ними соприкасаться, напрямую вступать в контакт, видеть их, понимать их сверхсложный язык, отдавать себе отчет в том, что он, хотя и очень условно, но все же может быть переведен на доступный язык визуальных образов, конкретных линий и цветов. Именно они и осуществляют трансляцию этих единиц из информационного пространства в наш реальный план.

Они умеют видеть сплетения энергетических линий и взаимные переходы напряженных, меняющих свои ориентиры и знаки полюсов света там, где обычный человек их не видит (или старается не замечать). Происходит глубинное взаимодействие с сущностями светоносного начала через обычные объекты. Несколько огрубляя процесс, можно сказать, что данное им видение они пытаются сделать общим, поступая так по велению своего дара и той сферы мира, в соприкосновении с которой оказываются в силу особенностей своего духовного зрения и своих эстетических установок. Именно таков Алексей Фирсов.

Соединения линий на полотнах Алексея Фирсова никогда не обрываются и всегда проективно или реально уходят в бесконечность, намекают нам на те высокие сферы, к которым прикосновен автор и к которым может прикоснуться каждый из нас, как только мы дадим себе труд внимательно посмотреть на полотно. Взглянуть на него не с вопросом: Что изображено?, не с вопросом: Красиво ли изображено? и уж тем более не с вопросом: Для чего изображено?, а либо вовсе без вопросов, либо с вопросом (коль скоро их требует несовершенное человеческое сознание): Могу ли я раствориться в полотне?

Именно растворения в отмеренных сгустках позитивной энергии предполагают полотна Алексея Фирсова. Они являют собой универсальные соединения неовеществленных смыслов, соположенных с гибикими структурами всеобщего знания, помноженного на понимание того, что понять ничего нельзя, а можно только постигнуть нечто через череду меняющих свой облик, но остающихся в светлом поле спектра символов, ориентированных на вечный непрекращающийся восход единого светила, концентрирующего в себе многочисленные отголоски причудливых эмоциональных порывов различных объектов.

Творчество Алексея Фирсова обладает универсальной биполярностью, которая пронизывает все материальные и духовные аспекты полотна и создает то динамическое напряжение между взаимоисключающими сущностями, которое позволяет полотнам дышать и находится в постоянном развитии даже после факта их написания. Категория веры в нем сопряжена с пониманием недостижимости истинного осмысления. Попытк прикоснуться к внепространственным сущностям связаны с осознанием глубинной неосуществимости этих попыток в идеале. Стремление раскрыть глубинную природу объекта скомпановано с видением отсутствия инструментов для раскрытия, а подчас и с представлением о том, что самозначимая глубина перестает ею быть. Кропотливые поиски связей могут обернуться отторжением, а навязчивое доминирование одного цвета раскрыть целую гамму иных оттенков.

Эти биполярные сцепления, реализованные через совокупность одновременно предельно конкретных и бесконечно абстрактных единиц, создают полотно, которое на ваших глазах транслирует внеположенную реальному миру энергию, доставляет её из тех сфер, с которыми соприкасается художник, обнародует ее в доступн6ой человеку форме и утверждает ее высокий статус (в феноменологическом смысле не нуждающийся в утверждении) среди обычных вещей. На ваших глазах происходит преобразование того, что принято считать реальностью. Но мнимость этого преобразования подчеркивается несовершенством каналов и форм его восприятия, овеществляется (или материализуется), даже и не через саму картину, но через тот отпечаток, который она оставляет в сознании зрителя.

Полотна Алексея Фирсова излучают вовсе не манящий, не призывно влекущий, не сладко успокаивающий, не мягко убаюкивающий, не слащаво лелеящий, а требовательный и властный свет, наполненный силой собственного осознания того, что он неотторжим от истинного мира, конструирует его лучшие проявления, наполняет его надеждой и дает перспективные указания на небеспочвенность попыток его осмыслить. Свет, сила которого столь велика, что не требует внешних подтверждений в виде акцентированных фрагментов реализации. И это все удается сделать в рамках достаточно строгой (в техническом отношении в том числе) композиции, где и придирчивый критик не сможет найти изъянов.

Растворяясь в гармоническом сиянии преображенной реальности, объект на полотне перестает быть собой, но одновременно не оказывается другим, он динамически замирает в положении путника по серединному пути, который, оставшись собой, симультанно стал другим или, став другим, остался собой. Этот путник бесприютен в нынешнем внешнем мире. Но его оголенная бесприютность магнетически притягивает к себе любого, чей кругозор не ограничивается пониманием визуальных образов современной рекламы, чей интеллект по высоте поднимается над уровнем стандартной бутылки пива.

Он предуказует не столько сам путь, сколько его поиск, дает не столько направление, сколько осуществимую мечту о нем, сообщает не столько информацию, сколько обнародует сам факт ее наличия. Сигнализирует не столько понятное, сколько саму возможность понимания, сообщает не столько истину, сколько надежду на ее постижение. Заключает в себе позитивные ориентиры, значимые в своей кажущейся безыскусной простоте, неотторжимые от своих носителей, слитые в калейдоскопическом многообразии прихотливых живых форм. Он конституирует взгляд на мир как на единое многообразие или многообразное единство, где сами различия тут же становятся сходствами, а сходства моментально превращаются в различия, поскольку не могут ни быть таковыми. Он сплавляет единые ветви мирового древа (или священной смоковницы Бодхисатвы в Бодх Гайя), разъединяя их, и разъединяет травы, еще не примятые легкой поступью Майтрейи, подчеркивая тем их неотменяемое единство.

Среди великих предшественников Алексея Фирсова необходимо назвать Павла Филонова, Павла Корина и Анатолия Зверева. Эти три гениальных транслятора работали в принципиально иных техниках и манерах, в иных условиях и с иными внешними идеологическими установками. Но не по цветовой гамме, а по общему стремлению выявить "Тайные властительные связи меж контуром и запахом цветка" (вспомним Иннокентия Анненского) они определяют то направление духовных поисков, на котором самостоятельный путь продолжает Алексей Фирсов, помещая себя при этом самим характером своего творчества вне привычной шкалы аксеологических категорий.

Если представить себе воображаемую ситуацию: Антон Чехов и Самуэль Беккет встретились и написали совместную пьесу (например, "В ожидании чайки"), то у критики не оказалось бы потребных средств для ее адекватной интерпретации (что само по себе - проблема исключительно критики, а не текста). С аналогичной ситуацией, но в реальности мы сталкиваемся, когда беремся анализировать Алексея Фирсова. Лучше и продуктивнее просто наслаждаться его полотнами, отдаваясь на волю намеченным и выявленным в них эстетическим ориентирам.

Про полотна Алексея Фирсова нельзя сказать: я это видел. Такая пустая фраза будет обозначать только одно: не видел вовсе. Поскольку если единожды соприкоснулся с ними сущностно, они всегда останутся с тобой. Они осуществляют высокую охранительную функцию: стабилизируют прагматическое рацио, наполняют духовные устремления, совершенствуют эстетические приоритетные категории, служат напоминаем о том, что реальность материальным планом не ограничивается.

Про полотна Алексея Фирсова нельзя сказать: они мне знакомы. Они постоянно остаются новыми для тебя. И именно в этой их новизне, продуцируемой динамической пульсацией сконцентрированных смыслов, обретает залог их долгой жизни. Хочу подчеркнуть: дело здесь не в тривиальных изменениях ракурса взгляда или концентрации освещения, а в том, что они сами способны, подчиняя себе контекст, продуцировать новое видение, как в силу абстрактности воплощенных в них категорий, так и в силу мастерски реализованной в них творческой потенции, обеспечивающей динамическое развитие уже, казалось бы, состоявшегося объекта.

Про полотна Алексея Фирсова нельзя сказать: на них изображено. В абсолютном смысле, несмотря на то, что все сводимо к достаточно четкой визуальной конкретике, на них ничего не изображено, вернее, не изображено ничего четко вербализуемого. Они всегда шире конкретного изображения и всегда уже абстрактного восприятия. Едва ли ни лучшим способом их описания является коан про хлопок одной ладонью. Возможность невозможного сплетается в них с осуществимостью неосуществимого. А все это вместе дает реально нереальный план, где объект, которого не может быть, существует, где одинокий путник бредет, неподвижно стоя в толпе на месте, деревья прогуливаются по парку из людей, запах тления оповещает о новой жизни, а храп задремавшей среди дня в кресле таксы превращается в ночную песню соловья.

Находясь вне привычной шкалы допустимых оценок, полотна Алексея Фирсова, тем не менее, очень хорошо помещаются и в нее тоже. Колористические поиски виртуозно соединяют в себе импрессионизм и академическую манеру, а мера жизнеподобия намечает грани творческого совершенствования для завзятых копиистов-профессионалов. Но здесь как раз техника не препятствует свободной трансляции эзотерически ориентированных констант. Отточенная техника и филигранная живость мазка, виртуозное умение соединять цвета так, что понятие цвета переходит в понятие света и знаменует собой порождение нового видения, в своем органическом соединении создают реалистически достоверные и фантомно иллюзорные образы из области незамутненных детских грез, слитых с мудростью мира, из пространства открытого смеха, перемежающегося паузами светлой грусти и раздумий о его относительной скоротечности, не мешающей ему быть вечным.

Полотна Алексея Фирсова наполнены постоянным звучанием. Неторопливый и осознающий свою важность шелест камыша и настойчивый вкрадчивый разговор листьев, звук от упавшей иголки рыжей сосны, глуховатая воркотня березовых стволов и неспешное журчание водяного потока речки Цыганки, которая помнит иные времена, образуют симфоническое единство, скрепленное главной темой безмолвного звука (немого звучания) мудрых природных сил, не скупящихся одарить каждого, кто сумеет прислушаться к их многозначному безмолвию.

Не случайно исходными точками эстетических поисков Алексея Фирсова становятся объекты в обыденном стереотипном восприятии скоротечные, не имеющие в длительности своего существования локализованных темпоральных точек, - ветка дерева, прибрежная трава - все они меняются ежесекундно и живут на материальном плане недолго. Но сама мнимая скоротечность их существования становится лучшим показателем причастности к вечности, поскольку именно они проявляют неотменяемые круговращения сущностей, именно через них мы можем наглядно узреть постоянное движение исполинских колес круговращения. Избирая исходной точкой мимолетное, живописец, тем самым, погружается в постоянное. Он не просто дает возможность зрителю радоваться сопричастности ускользающей и вновь возвращающейся красоте, он делает его сопричастным красоте в ее временной проекции, сопричастным движению восхитительных форм. Движению, которое в отмеренных пределах не имеет финала.

Отсюда динамизм и неконечность полотен; они не предполагают финитивных интерпретаций. За ними всегда отчетливо улавливается (среди прочих) один любопытный ассоциативный план: судьба опавших листьев (тех самых, что произрастали в Саду М) в восприятии Василия Розанова. Когда опавший листок (мысль, слово, впечатление, живописный образ) становится непреходящей ценностью, развоплощаясь, обретает статус сущностно доминирующей категории. Собиратель же этих листьев или ловец их становится собеседником чего-то главного и щедро приглашает вас включиться в этот разговор, становится певцом вечного торжества жизни, через необходимость тления превозмогающей противоборство иных сил, побеждающей их силой заложенной в ней позитивной правды.

Находясь в пространстве полотен Алексея Фирсова, можно ощутить себя счастливым человеком. И не только потому, что тебя будет окружать мудрое понимание предвечных позитивных основ бытия, мастерски выраженное доступными формами, но и потому, что это понимание неотторжимо связано с установкой на веселое и легкое обновление, на сакрализованный чистый юмор и добрую улыбку. Сложное и простое, важное и второстепенное, значимое и пустяковое, длительное и мимолетное, показанное и скрытое, необходимое и второстепенное, требовательное и подвластное, узнаваемое и неведомое уравновешены в них через чарующее сплетение живых линий, продолжающих свое существование за границами рамы.

Не нужно думать, что провидческие устремления Алексея Фирсова, превращенные в реальную материю холста и масляной краски, становятся простыми украшениями интерьера (хотя и эту функцию они с успехом выполняют, давая зрителю ощущение постоянной сопричастности к гармоническому единству). Это рядовые художники или простые мастера создают иллюстрации к реальному плану, удобные для перемещения копии реальности, наборы фотоснимков. Алексей же Фирсов создает окна, но окна в том понимании, которое попытался в нескольких вариациях запечатлеть Иштван Орос (Отис) или о котором упоминал Юрий Коваль. Взглянув в такое окно, зритель способен увидеть себя, иной мир или ничего не увидеть.

Полотна Алексея Фирсова устанавливают каналы взаимодействия между различными пространствами или измерениями (планами) многомерного мира. Они дают возможность осуществиться межпространственным сквознякам или протокам. Свободные циркуляции, или перемещения, или сквозняки, или перетекания осуществляют передачу информации из одного пространства в другое (из более высокого и совершенного в наше). Сквозняки пространства, как галереи зеркал, уводят нас в бесконечно множащиеся средоточия сущностей, за которыми угадываются глубинные смыслы, на поверку оказывающиеся только материальным обозначением чего-то большего и глубокого. Сложность мира в его простоте предстает перед нами через постижение ветки березы, старого моста через речку, бревенчатой избы, рыжей сосны, голосистого петуха или безмолвного лебедя.

Видимое за конкретным полотном (или отсутствие такового) в личностном плане, в конечном счете, определяется зрителем и интеллектуально-эмоциональным багажом его сознания. Но в выборе у зрителя всегда есть помощник - сильные указательные импульсы, продуцируемые мерой духовной сопричастности увиденному. Попытайтесь смотреть на полотна Алексея Фирсова так, как он смотрит на их отправные точки - и вы получите радость. Это настолько сложно сделать, что легкость этого процесса не заслуживает даже упоминания о нем.

Проективные устремления Алексея Фирсова не оставляют сомнений в том, что его движение по серединному пути сумеет совместить в себе понимание с отсутствием самих попыток понять, изощренное мастерство с неуверенностью подмастерья, предельное динамическое напряжение с абсолютным покоем, противопоставленность с единством, хаос с благодатной гармонией.